Интервью с внучкой Бориса Вейнберга: "Мой дед - выдумщик"
Изучив многотомные архивы, письма и документы, внучка Бориса Вейнберга Галина Островская написала книгу «Дорога жизни профессора Вейнберга», которая рассказывает не только о бурной научной деятельности, но и об удивительном жизненном пути изобретателя.
Корреспондент "Томского Обзора" побывал в гостях у внучки ученого в Санкт-Петербурге летом 2012 г.
- Галина Всеволодовна, какие воспоминания о дедушке у вас сохранились? Каким вы его помните?
- В детстве я проводила рядом с дедом довольно много времени. Помню, от хранившихся у него писем, которые часто были написаны на хорошей бумаге с водяными знаками, он отрезал лишние «куски» и отдавал мне. Я очень любила, приложив к оконному стеклу, обводить эти знаки. И дед часто говорил, что я у него работаю секретарем (смеется). Мне было тогда года три-четыре.
Помню, как-то мы жили на даче. Была сильная гроза, даже град пошел. А дед мой ведь как раз занимался изучением льда и града, у него был особый способ «консервирования» этих осадков, который не позволял им таять. Как только гроза кончилась, он отправил всех нас, внуков, подбирать градинки. Все ребята из соседних домов нам помогали собирать град в корзинки, очень много собрали. Дед потом перед нами выступил и сказал, что мы оказали большую помощь науке. А град законсервировал и отвез в свой институт для исследований.
Я хорошо помню обстановку в его кабинете. Кое-что от него мне досталось по наследству, например, портрет прадедушки - Петра Исаевича Вейнберга, поэта и переводчика. Во второй половине 19-го века все театры России зарубежную драматургию играли в его переводах. Он перевел Гейне, Гете, всего Шекспира, особенно ценится его перевод «Отелло» — считается, что это лучший классический перевод. И еще был такой романс Александра Даргомыжского «Он был титулярный советник...»? Так вот это на его стихи.
Дед был большой выдумщик, его даже называли основателем жанра фантастики, в Сибири, по крайней мере. В книге «К двухтысячелетию начала работ по осушению океанов» Борис Петрович писал, что Земля — это дом, в котором гуляет ветер; здесь то жарко, то холодно, то снег, то дождь, и большая часть Земли покрыта океаном. И еще он писал, что когда-нибудь люди должны будут улучшить свое обиталище, расширить поверхность, на которой можно будет жить. В очерке люди в конце концов занялись этой работой, которая продолжалась двести тысяч лет.
Однажды я нашла письмо, скорее даже записку, в которой дед писал моим родителям, что на дачу мы поехали не в такой-то день, а на другой, потому что его просили быть на встрече с писателем Уэллсом.
- С тем самым Гербертом Уэллсом?
- Да, тем самым. Он приезжал в Москву, встречался со Сталиным, Алексеем Толстым. А потом Уэллс приехал в Петербург, и редактор журнала «Техника молодежи» организовал ему встречу с моим дедом. А дед был настоящий полиглот и в совершенстве владел не только французским, немецким, английским языками, но латынью, греческим языком — в общей сложности 12. И на всех этих языках он мог разговаривать.
На встрече с Уэллсом его попросили, во-первых, возглавить делегацию фантастов, а во-вторых быть переводчиком. В книге о Якове Перельмане «Доктор занимательных наук», с которым дедушка был хорошо знаком, подробно описано как проходила встреча. Во время разговора о романе Уэллса «Война миров», мой дед сказал Уэллсу, что он надеется, что если будет новая война миров (а к тому времени фашизм уже распространился и по Италии, и по Германии, весь мир пребывал в тревожном состоянии), то Уэллс будет на той же стороне баррикад, что и мы. Уэллс отреагировал скептически, заметил, что из него получится плохой баррикадный боец, да и в целом - вряд ли кто-то услышит голоса писателей-фантастов. Но потом, когда бомбы посыпались на Лондон, он все-таки занял антифашистскую позицию.
- А ваш отец принимал участие в исследованиях деда?
- Отец, в основном гелиотехникой занимался, сначала под руководством моего деда, а затем самостоятельно. О нем у меня также вышла книга «Пионер отечественной оптотехники».
Я помню, как в последнее предвоенное лето на даче, где мы жили, отец и дед испытывали созданный ими солнечный котел. Он имел вид большого чемодана, и когда его раскрывали, в крышках оказывались два вогнутых зеркала, концентрировавших солнечные лучи на трубку, по которой протекала вода. В солнечную погоду вода в котле нагревалась до кипения, и из трубки выходил водяной пар, который нагревал пищу в стоящей рядом кастрюле. В детстве я сама варила макароны с помощью такого котла.
- Борис Петрович преуспел во многих областях — исследователь, изобретатель, полиглот. Чем еще он занимался?
- Основные направления его работы – это физика и геофизика. В Томске, где одно время он работал, организовал 23 экспедиции по исследованию магнитного поля земли. И сам в них участвовал, изобретал и конструировал приборы для измерений, обрабатывал материалы, причем не только свои, но и все, что смог найти у других авторов. Он составил первый каталог магнитных измерений в Сибири, первые магнитные карты Советского Союза; в во время блокады Ленинграда работал над каталогом мира. По его заданию в Арктике магнитные измерения проводили «папанинцы» и «седовцы», и приходили потом к нам, приносили результаты, обсуждали их с дедом. Я помню, один из «папанинцев» Евгений Федоров, чьим именем позднее назвали ледокол, был аспирантом моего деда. Виктор Харлампиевич Буйницкий, который плавал на «Челюскине» или на «Седове» — его я тоже хорошо помню у нас.
В Томске дед работал над созданием железной дороги на магнитной подвеске. Действующий макет стоял в Томском технологическом институте еще до Первой мировой войны. Конечно, эта идея на сто лет опережала технические возможности того времени. Сначала даже американцы хотели принять участие в разработках. Но потом — война, революция... На этом все и кончилось.
Дед был очень разносторонним человеком. Бабушка писала, что однажды во время блокады Ленинграда дед встал в шесть утра, чтобы срочно прочесть корректуру Менделеева. Потом я узнала, что это была за корректура. Мой дед хорошо знал Менделеева: он слушал его лекции в университете и стенографировал их, а потом издал стенограмму полного курса. Дед был членом комиссии по изданию собраний Менделеева, и ему было нужно читать корректуру этого тома. Когда в Ленинграде начались бомбежки, все по очереди выходили на дежурство около дома. Дед выходил на дежурство со складным столом и, сидя в парадной, читал Менделеева.
Во время войны он придумал специальный прибор, который позволял писать в темноте. Тогда часто отключали электричество, а дни зимой очень короткие. Он очень много работал, обрабатывал свои магнитные измерения, составлял таблицы для каталога, и ему было обидно, что темно, и не было даже керосина, чтобы зажечь лампу. Вот он и придумал какое-то устройство, состоящее из линеек, с помощью которых писал в темноте. Одно из писем, написанных таким способом, он прислал. Почерк у него вообще был такой, что я до сих пор его плохо разбираю, даже когда он на свету писал (смеется), а уж в темноте… Но дед говорил, что этого достаточно, чтобы мог сам потом расшифровать записи.
В декабре 1941-го, в самый страшный период блокады, отмечали 50-летие начала его научной деятельности. К деду пришли сотрудницы и председатель месткома, вручили ему премию от института. Но на деньги все равно купить ничего было нельзя. Зато ему подарили несколько литров керосина и коптилку.
- В то время это был, наверное, самый ценный подарок для него...
- Да! А для меня самое ценное — это раскопать его участие в создании Дороги жизни. Блокада была трагедией такого масштаба... Миллион человек умерли от голода в Ленинграде, и умерло бы еще два миллиона, если бы не было этой дороги. Потому что норма выдачи хлеба была какая? 125 грамм в день, и больше ничего.
Дед был главным специалистом по прочности льда. Он ходил на совещания, где обсуждался запуск Дороги жизни. Я нашла цитату в книге академика Котлякова «Мир снега и льда».
Котляков пишет, что верховное главнокомандование обратилось к Борису Петровичу, чтобы он дал заключение о возможности грузовых перевозок по льду Ладожского озера. Представляете какой это груз ответственности - сказать, что можно перевозить грузы по льду, когда всем было известно, что раньше середины января Ладога не замерзает? А тут — ноябрь. Скажешь - а вдруг потом провалится?
В другой книге я нашла, про предложение организовать по льду трассу, состоящую из двухсот или трехсот буеров. Я сразу подумала, что это предложил дед, потому что знаю про эти буеры и то как дед организовывал в Томске авиакружок. Поначалу у них там и самолета не было, его раздобыли позднее, а до этого конструировали и строили буера, испытывали на реке Томи и на сибирских снеговых просторах. Позже ему в голову снова пришла идея использовать эти буера, ведь они очень легкие и могут пройти по тонкому льду. Но в ту зиму очень рано начались морозы, еще в октябре, а в ноябре морозы были уже за двадцать. И в двадцатых числах ноября колонну пустили: сначала лошадей с санями, а в конце месяца пошли первые автомобильные колонны.
Дед писал нам, до января мы регулярно получали его письма. Рассказывал, что с появлением Дороги жизни стало лучше со снабжением. Что в конце декабря увеличили норму выдачи хлеба на человека - сначала до 200 грамм, потом до 300; детям давали сахар и конфеты. Обратными рейсами по Дороге жизни из Ленинграда вывезли более пятисот тысяч людей. Так что она действительно спасла очень много жизней. А дед блокаду не пережил. В апреле он умер. И где его похоронили - неизвестно.
Зато я раскопала еще одну историю. В книге по топонимике географических названий в Антарктиде описано, что в честь ряда советских гляциологов названы бухта Шумского, ледник Овсюка и гора Вейнберга. Назвали эти дали британские ученые в своем британском секторе.
- А каким Борис Петрович был в кругу семьи, друзей?
- Вообще, дед всегда был душой компании, рассказывал много анекдотов. Уверял, что помнит, как он родился: была гроза, и его тетка лежала на кушетке и каждый раз при раскатах грома вскрикивала и накрывалась подушками. Но он родился в Ильин день, 2 августа — в этот день гроза бывает почти всегда.
Еще рассказывал о том, как играл в шахматы с чемпионом мира Капабланкой. Возможно, это было когда они плыли в Америку на пароходе. Во время Первой мировой войны его отправили туда в качестве артиллерийского приемщика. Американцы были нашими союзниками в той войне и поставляли вооружение в Россию. Борис Петрович там руководил заводом, на котором выпускались снаряды, и придумал устройство для проверки этих снарядов. Так вот, когда он туда плыл на пароходе, этим же рейсом следовал и Капабланка. А поскольку дед был человеком общительным, и знал язык, они как-то познакомились. Дед сказал, что любит играть в шахматы. Капабланка предложил сыграть партию, а дед ответил, что он не профессионал и ему нужно дать фору. Капабланка согласился, и в начале партии отдал в качестве форы ладью. А через несколько ходов чемпион говорит: «Я допустил серьезную ошибку». Борис Петрович спросил: когда же это случилось — на последнем ходу? Тот ответил, что намного раньше — когда дал ему фору. Но все-таки дед не сумел реализовать свое преимущество, партия кончилась «в ничью».
После войны у нас работала комиссия из Пушкинского дома. У деда была большая коллекция автографов. Я считала, что это его отец Петр Исаевич их собирал, ведь он был председателем литературного фонда долгое время. Фонд помогал нуждающимся литераторам и артистам, и там всегда велась большая переписка. Однако мой брат рассказывает, что дело было не так. Петр Исаевич не любил ничего собирать, он прочитывал письма, отвечал на них, если нужно, и выбрасывал в корзину. А Борька (Борис Петрович), будучи еще маленьким, таскал выброшенные письма из этой корзины и складывал в коробку. Дед ему не разрешал «этим барахлом» заниматься. А в результате получилась замечательная коллекция! В нее вошли автографы Толстого, Тургенева, Достоевского, Чайковского, Мусоргского - кого там только не было! Во время блокады эту коллекцию спрятали внутрь пианино. К счастью, ни у кого не хватило сил это пианино украсть, поэтому автографы уцелели. После войны большую часть коллекции у нас купили, а то, что осталось, отец перед смертью отдал в Пушкинский дом. Туда же он отдал стол Петра Исаевича, за которым и прадед сидел, и дед, и он сам какое-то время. Весь архив Петра Исаевича также передали в Пушкинский дом, а архив Бориса Петровича хранится у меня.
